Akeon
On my way to Airliner Career
- Откуда
- Израиль, Хайфа (חיפה)
«память не вечна когда-нибудь все позабудет
было ли не было нам то забота какая
если обещано времени больше не будет
и улетает твоя разноцветная стая»
Ольга Нечаева.
Медленное-медленно, дельталет пробирается сквозь встречный ветер назад, к аэродрому. За спиной пассажирка. Она все еще боится полета. Оглядываюсь, и вижу только огромные глаза, старательно скрывающие испуг.
— Это же ваш полет, — говорю я ей, — вы — птица! Раскиньте в стороны руки, потрогайте воздух, обопритесь на него. Почувствуйте, как надежно держит он вашу жизнь!
Девушка медленно и неуверенно отпускает рамку, расправляет руки. Я вижу улыбку, расцветающую на ее лице. Совсем другое дело! Я тоже улыбаюсь: теперь все становится на свои места. Девушка пробует размахивать руками. Лети, птица, это твое небо! Это сейчас самое главное, самое большое и важное, что ты можешь для себя сделать. А мое дело — довезти тебя до земли, чтобы ты смогла пронести это прекрасное, только что родившееся чувство, неомраченным болью и страхом сквозь всю свою жизнь.
Так думаю я, держась руками за трапецию. А вспоминается другое. Маленькое тельце, лежащее на ладони. Жизнь, которую я не смог спасти. И никогда не смог бы. Перья, мокрые от дождя, кода я на руках нес его в ветклинику — в надежде, что что-то еще можно исправить. Как неловко лежал он в ладонях с полуприкрытыми глазами, из которых уходила жизнь. Маленький пернатый друг, летающий собрат. Тогда, давясь слезами, я ощутил, насколько мы все равны перед жизнью и смертью, неважно, обернута ли эта жизнь в перья, шерсть или голую кожу.
Под нами блеснул крылом стриж, маневрируя в попытке поймать насекомое. И у меня мелькнула мысль: если бы была возможность купить ушедшую жизнь ценой жизни вот этого стрижа — я бы согласился? И тут же краска стыда бросилась в лицо: нет, не посмел бы. Я, вдруг, нутром ощутил насколько ценна каждая капелька огромной жизни, бушующей на планете. Той жизни, которая, убивая себя, умирая тысячью способов, по миллионам причин, упорно цепляется за самое же себя, чтобы вновь возродиться в другом месте или в другое время. Ушедшая жизнь ценна сама по себе, и нет такой меры, которой можно измерить большую или меньшую ценность каждой ее капли.
Шевелящиеся на ветру перья, тельце, покоящееся в дрожащей ладони. Все это через минуту будет в земле, увенчанное кустиком земляники. Прощай, друг. Мне было хорошо с тобой все то время, что было нам отпущено. И я очень любил тебя. И люблю.
Передо мной полоса. Я сосредотачиваюсь на посадке: начинает побалтывать, я концентрируюсь на управлении машиной. И только в уголке сознания пульсирует крошечной точкой: ты везешь самое ценное, две капли жизни. И они не должны умереть раньше, чем придет их время.
было ли не было нам то забота какая
если обещано времени больше не будет
и улетает твоя разноцветная стая»
Ольга Нечаева.
Медленное-медленно, дельталет пробирается сквозь встречный ветер назад, к аэродрому. За спиной пассажирка. Она все еще боится полета. Оглядываюсь, и вижу только огромные глаза, старательно скрывающие испуг.
— Это же ваш полет, — говорю я ей, — вы — птица! Раскиньте в стороны руки, потрогайте воздух, обопритесь на него. Почувствуйте, как надежно держит он вашу жизнь!
Девушка медленно и неуверенно отпускает рамку, расправляет руки. Я вижу улыбку, расцветающую на ее лице. Совсем другое дело! Я тоже улыбаюсь: теперь все становится на свои места. Девушка пробует размахивать руками. Лети, птица, это твое небо! Это сейчас самое главное, самое большое и важное, что ты можешь для себя сделать. А мое дело — довезти тебя до земли, чтобы ты смогла пронести это прекрасное, только что родившееся чувство, неомраченным болью и страхом сквозь всю свою жизнь.
Так думаю я, держась руками за трапецию. А вспоминается другое. Маленькое тельце, лежащее на ладони. Жизнь, которую я не смог спасти. И никогда не смог бы. Перья, мокрые от дождя, кода я на руках нес его в ветклинику — в надежде, что что-то еще можно исправить. Как неловко лежал он в ладонях с полуприкрытыми глазами, из которых уходила жизнь. Маленький пернатый друг, летающий собрат. Тогда, давясь слезами, я ощутил, насколько мы все равны перед жизнью и смертью, неважно, обернута ли эта жизнь в перья, шерсть или голую кожу.
Под нами блеснул крылом стриж, маневрируя в попытке поймать насекомое. И у меня мелькнула мысль: если бы была возможность купить ушедшую жизнь ценой жизни вот этого стрижа — я бы согласился? И тут же краска стыда бросилась в лицо: нет, не посмел бы. Я, вдруг, нутром ощутил насколько ценна каждая капелька огромной жизни, бушующей на планете. Той жизни, которая, убивая себя, умирая тысячью способов, по миллионам причин, упорно цепляется за самое же себя, чтобы вновь возродиться в другом месте или в другое время. Ушедшая жизнь ценна сама по себе, и нет такой меры, которой можно измерить большую или меньшую ценность каждой ее капли.
Шевелящиеся на ветру перья, тельце, покоящееся в дрожащей ладони. Все это через минуту будет в земле, увенчанное кустиком земляники. Прощай, друг. Мне было хорошо с тобой все то время, что было нам отпущено. И я очень любил тебя. И люблю.
Передо мной полоса. Я сосредотачиваюсь на посадке: начинает побалтывать, я концентрируюсь на управлении машиной. И только в уголке сознания пульсирует крошечной точкой: ты везешь самое ценное, две капли жизни. И они не должны умереть раньше, чем придет их время.
